Дневниковые воспоминания.
Время и место записи: Калвария – Прага 1968 – 1969, Москва 1979 – 1980 года.
Молчи, отец! Я Прагу брал! – раздался в нашей толпе чей-то идиотски-веселый возглас.
Ну и м…к! – резюмировал ветеран и медленно удалился во тьму тверских подворотен.
И это была наиболее честная оценка нашей «работы», которую довелось мне услышать во все последующие годы…
Боевую тревогу в нашем 1141-м гвардейском артиллерийском полку 7-й воздушно-десантной дивизии, стоявшем в литовском городке Калвария, ждали чуть ли не пять месяцев. Из политинформаций и политзанятий для многих все более ясной становилась и намечавшаяся для нас цель: Чехословакия. Правда, все звучало невнятно, обтекаемо и неуверенно. О боевых действиях вообще речи не было. Лишь высказано было несколько раз предположение, что, дескать, возможно, нам предстоит участвовать в учениях на территории «братской социалистической» Чехословакии.
Я, старший вычислитель 1-й гаубичной батарей 1-го дивизиона ефрейтор Шмелев, понимал и предчувствовал не больше других, а, точнее, то же, что и другие солдаты. Не скажу об офицерах, а солдатам, в массе призванным из Белоруссии и Воронежской области, было просто интересно побывать за границей, тем более, что эта возможность подавляющему большинству из нас могла никогда и не представиться.
Год же приближался к лету, и обстановка в нашей дивизии, отчего – непонятно, но становилась все нервознее. Все чаще в полку объявлялась повышенная боеготовность.
Странная подготовка к «учениям» между тем шла все активней и стала настораживать уже многих. Что это за учения, когда призывают запасников и доводят штат частей до полного состава?!
Вдруг увезли из полка боевое и наградные знамена. Почетный пост номер 1 стал выглядеть как-то по идиотски: часовой с автоматом охраняет пустой постамент. А значило это многое: знамя полка в десанте увозится в штаб вышестоящего соединения перед боем…
Первым поднялся по тревоге самоходный дивизион, квартировавший в соседнем с нашей полковой казармой здании. Выехал, проревев на прощанье всеми дизелями своих самоходок, и исчез в глубине хвойных прибалтийских лесов… Три дивизиона полка – реактивный, гаубичный и пушечный – ожидали тревоги со дня на день. И всетаки она грянула неожиданно…
Сначала, как и обычно при тревогах, все бегали, хватая автоматы, подсумки, штык-ножи, противогазы, рюкзаки и все остальное.
Но тут пришел комбат.
— Отставить, … вашу три дивизии мать! - весело крикнул он, - Всем переодеться в новые комплекты обмундирования, сверху надеть комбинезоны, потом взять свое имущество и идти грузить кому что положено!
И все разом успокоились. Только сейчас до нас стало доходить: тревога-то боевая, а, значит, нигде не стоят проверяющие с секундомерами, засекая выполнение нормативов. И, впервые почти не спеша, полк собирался по тревоге. Три часа было дано ему на то, чтобы собраться, погрузиться, выгнать на плац и выровнять груженый транспорт и выстроиться самому.
Полк уже построился. Командир полка подполковник Kpacный и прочие замы стояли перед полком и о чем-то перешептывались. Вероятно, о том, какую часть информации, полученной сверху и, по мере приближения к низшим войсковым единицам, все более урезаемой, следует донести до нас, довершив урезание ее до чего-нибудь маловразумительного, но многозначительного…
И сказаны нам были слова… О том, что полку предстоит совершить ночной марш в район сосредоточения, что в последующее за маршем ближайшее время мы погрузимся в самолеты, что летим в Чехословакию, где и будем некоторое время «присутствовать». А еще было сказано, что там, в «братской социалистической» Чехословакии, возможно, будут «некоторые группы лиц, недовольных нашим присутствием», и потому нам следует быть готовыми к проявлению стойкости и мужества и (вероятно, для этого самого) на аэродроме перед вылетом нам будут выданы боевые патроны и гранаты.
Услышав про боевые патроны и гранаты, мы почувствовали себя совершенно готовыми к проявлению стойкости и мужества. Каждый знал: дивизия наша в 56-м первой забрасывалась в Будапешт, а кто-то в правительстве, умный очень, решил тогда, что одного вида наших десантников и танков будет достаточно, чтобы «защитить социализм» в Венгрии, и раздали только холостые патроны. И за первые дни, пока не снабдили боевыми, части потеряли чуть не до трети состава. На этот счет по полкам гуляли мрачные рассказы сверхсрочников, служивших в дивизии в том далеком 56-м, когда я только закончил 1-й класс.
Приказ, хоть и невнятный, отдан и, стало быть, надо ехать. Мы и поехали.
Колонна полка растянулась на три километра, покатила мимо родной Калварии, свернула на проселок и подняла пыль неимоверную, и запорошила глаза всем литовским аистам (птицы невиданной красы; «Боги Литвы» – так звали их солдаты), а также, надо думать, и всевозможным шпионам, ибо в мире попрежнему было тихо, несмотря на то, что переброска войск к границе с Польшей и Чехословакией уже шла полным ходом.
Никто ничего не знал, и оттого рождалось множество слухов. «Солдатский телеграф» едва успевал рассылать их по подразделениям. То говорили об отмене приказа и скором возвращении в казармы, то о скором-скором вылете, то вообще черте о чем… Становилось скучно. Письма приходили редко и также редко их забирали у нас. Писать разрешалось лишь то, что положено, а именно: мы в Калварии и все у нас хорошо. А что было и писать-то? Разве что подражать Полухину, наводчику 2-го орудия, который написал: «Здравствуй, мама. Все нормально. Уже три недели живем в лесу. Ну и что?! Медведь всю жизнь там живет и только лапу сосет!»
Топографический взвод выстроил на полянке веселый игрушечный городок из чурбачков. С башенками, замками, дворцами. Змеилась по городку речка с мостиками. Я, прогуливаясь мимо, приостановился, вгляделся и вдруг замер, озаренный догадкой: вкатываешься, вкатываешься-таки ты, Боря, в Историю вместе со своей дивизией!