.jpeg)
20 марта 1937 года Киевский городской совет выделяет для спецнужд НКВД участок площадью около четырёх гектаров. На картах он значится как 19-й и 20-й кварталы Днепровского лесничества Дарницкого лесопарка. Ближайший населённый пункт — вытянувшаяся вдоль шоссе, которое ведёт из Киева на северо-восток, в Москву, деревня Быковня.
От быковнянских домов до места удовлетворения спецнужд, о которых весной 1937-го ещё никто не догадывается, около трёх километров. Места грибные, деревенскими исхожены вдоль и поперёк — нужно перейти через шоссе и углубиться дальше в лес. Версия для местного населения — строительство военного склада.
Военных в самом деле много: прокладывают дорогу от основного шоссе, возводят забор (в 1960-е, когда быковнянских жителей начнут опрашивать, многие сочтут нужным упомянуть об особой плотности — доска к доске, ни единой щёлочки — этого забора). По периметру огороженного участка появляются четыре наблюдательные вышки, рядом строится дом для охраны — с окончанием строительных работ она, охрана, становится круглосуточной. К началу лета 1937-го спецобъект для спецнужд готов.
Из воспоминаний жительницы Быковни Ефросинии Никитичны Дмитренко, записанных собственным корреспондентом «Литературной газеты» в Киеве Сергеем Киселёвым в 1988 году:
«…точно не скажу, когда именно этот забор поставили. Может, уже в 1936 году его возводили. О нем знала со слов отца. Он был рабочим по обслуживанию шоссе Киев–Бровары и как дорожник строил в лесу такую временную дорогу — из вербовой лозы. Конечно, знал, что что-то там строится. А уже потом мы как-то с сестрой и с соседями пошли по грибы и уткнулись в зеленый забор. Плотный такой был, выше человеческого роста, а внутри домик. Там еще собачка бегала… При немцах в лес не ходила. Я только слышала, что они там трупы раскапывают. Кое-кто из наших видел. А чтобы там кого-то расстреливали, это я и сама не слышала, и никто мне о таком не рассказывал. Думаю, если бы расстреливали, то, очевидно, это всем бы было известно».
До 1941 года в Быковне не расстреливали, сюда только свозили тела. Расстрелы производились в трёх из шести киевских тюрем, находящихся в ведении органов безопасности: в функционирующей с 60-х годов XIX века крупнейшей Лукьяновской тюрьме («Лукьяновском тюремном замке»), в здании Народного комиссариата внутренних дел УССР (бывший Институт благородных девиц) и в Управлении госбезопасности республиканского Наркомата внутренних дел на улице Короленко (Владимирской).
Лукьяновка принимала «рядовых» заключенных и тех, кто проходил по массовым делам — например, этапированных с запада Украины граждан Польши, которых арестовали после сентября 1939 года. Здание на улице Институтской специализировалось на партийных деятелях высокого ранга, учёных и внутренних врагах из числа самих сотрудников госбезопасности; именно здесь проходили выездные сессии Военной коллегии Верховного суда СССР. В серой громаде на Владимирской, бывшей Земской управе, вели дела заключённых первого ряда — наркомов, генпрокуроров, генералов, высших партийных чинов, отдельных иностранных граждан.
Тела расстрелянных доставлялись в Быковню по ночам на крытых брезентом полуторках. Грузовая платформа и рельсы у входа на территорию современного мемориального комплекса — дань воображению, символический знак, не более.
Из воспоминаний Дмитрия Андреевича Макаренко, записанных Сергеем Киселёвым в 1988 году:
«В конце 30-х годов и до самого вступления немцев в Киев я работал вагоновожатым на маршруте Бровары–Никольская Слободка. Когда ночью ехал из Броваров, во втором часу случалось видеть: идет колонна машин, крытых брезентом. От трех до шести грузовиков. А спереди и сзади — легковые. И сворачивали они с шоссе в лес, к которому была проложена грунтовая дорога. Я был знаком с человеком, который работал на ее строительстве. Все знали: в машинах этих везут трупы убитых. В лес, за зеленый забор. Лет пятнадцать назад военные в масках черепа собрали и сложили в большие ящики. Так эти ящики в лесу и простояли все это время — их многие проживающие в Быковне видели. Сколько было голов — столько, видать, и написали на памятнике. Только не немцы это стреляли — наши. И не здесь, в лесу: мы бы выстрелы слышали. Привозили уже застреленных. А если б немцы здесь расстреливали — мы бы в селе об этом знали».
Достоянием общественности массовые захоронения в Быковне стали — точнее, могли бы стать — уже осенью 1941 года. Правда о Быковне впервые появилась по-немецки: 29 сентября, в день начала операции в Бабьем Яре, «Берлинская биржевая газета» (Berliner Börsen Zeitung) публикует статью военкора Петера Кольмуса «Убийства ГПУ и в Киеве тоже». Как заслуживающий внимания источник эта публикация фигурировала только в эмигрантской прессе, в СССР до конца 1980-х годов её принято было не замечать.
Практически сразу после освобождения Киева 6 ноября 1943 года начинают работать комиссии по расследованию фашистских преступлений. В отличие от той, что действовала в Бабьем Яре (её совестью в известном смысле стал поэт Мыкола Бажан), местная группа в составе заочной всесоюзной комиссии с громоздким бюрократически названием «Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям СССР» особым тщанием не отличалась. В установлении и расследовании того, что касалось Быковни, сами советские органы никак не были заинтересованы: наряду с военными, медиками и партработниками в их состав непременно входили сотрудники НКВД. В 1944 году Быковнянское захоронение без сколько-нибудь серьёзного изучения признали одним из мест расстрелов заключенных Дарницкого лагеря военнопленных, находящегося в нескольких километрах от Быковни.
1960–1980-е в истории Быковни проходят под знаком двух движений, разумеется, взаимосвязанных, но до поры до времени предпочитающих друг друга не замечать. Первое — условно официальное: нерасследованное дело Быковни не даёт покоя историкам, среди которых и один из будущих основателей украинского «Мемориала» Мыкола Лысенко, и молодым правдолюбам-шестидесятникам (так, за чрезмерный интерес к быковнянскому лесу поплатилась жизнью Алла Горская — художница, участница Клуба творческой молодёжи и соратница Леся Танюка и Василя Симоненко). Второе — условно низовое: в 60–70-е быковнянский лес активно осваивают «чёрные» археологи. Уничтожение следов идёт только на руку властям, поэтому мародёрства на месте могильника они до поры до времени предпочитают не замечать.